«А может быть, будет и хорошо?»
Как восприняли смерть Сталина в СССР и за его пределами
70 лет назад, 5 марта 1953 года, умер Иосиф Сталин. Отношение к этому событию было неоднозначным: кто-то скорбел, кто-то радовался, кто-то злорадствовал, кто-то боялся, что будет хуже, кто-то сразу понял, что стало гораздо лучше. Собрали наиболее показательные мысли и воспоминания об этом дне.
Официантка вешает объявление: «Ресторан 1203 приглашает вас насладиться бесплатным борщом в честь празднования смерти Сталина». Вашингтон, 9 марта 1953 года
Фото: Getty Images
1
Я много выступал в разных службах «Би-би-си»; в частности, меня попросили выступить по случаю смерти Сталина. Я с радостью отозвался на это предложение, потому что считал Сталина страшнейшим злодеем, главным виновником нищеты и инициатором террора в России, которая теперь всем этим угрожала миру. Я заклеймил тирана в своей речи и поздравил всех с его уходом со сцены. Я говорил, забыв обо всякой осмотрительности, о всех приличиях. Эта передача так и не вышла в эфир.
Бертран Расселл, автобиография
2
Почему все трепещут перед этим человеком, даже здесь, в свободных странах? Почему такое ужасающее лицемерие, ложь, фарисейство? Почему эти соборные моления: католиков, протестантов, православных, магометан, буддистов (!?) и даже евреев, так преследуемых им?!? Моления о величайшем злодее, какого знало человечество. Какой ужасный признак всеобщего падения, трусости, распада духовных ценностей.
Артур Лурье, дневник
3
В начале марта 1953 года газеты и радио сообщили, что Сталин тяжело болен. К нам, помню, пришел Сапгир, и мы подняли тост за то, чтобы Сталин умер. Через день, когда я был на дежурстве, услышал по радио о его смерти.
Оскар Рабин, мемуары
4
Помню ли я день 5 марта 1953 года? Еще бы — такое не забывается: один из счастливых дней в моей жизни. Сразу же после объявления траурного сообщения по радио мой папа, никогда не использовавший повелевающих интонаций, сказал мне неожиданно твердо: «Так, будешь сидеть дома. Увидят твою сияющую физиономию — побьют. И это еще в лучшем случае».
Вадим Гаевский, воспоминания
5
Помню, мы пришли к школе, погода была довольно холодная. Нам сказали, что уроки отменяются, и мой приятель Леня заплакал. А я подумал: чего он заплакал? Наоборот хорошо — уроков не будет.
Виктор Голышев, воспоминания
6
Что до меня, то (тогда — к стыду, сейчас — к гордости) я не плакал, хотя стоял на коленях и шмыгал носом, как все. Скорее всего потому, что незадолго до этого я обнаружил в учебнике немецкого языка, взятом у приятеля, что «вождь» по-немецки — «фюрер». Текст так и назывался: «Unser Fuehrer Stalin». Фюрера я оплакивать не мог.
Иосиф Бродский, интервью
7
Мне не было жалко бога, который скончался от инсульта в возрасте семидесяти трех лет, как будто он не бог, а обыкновенный смертный; но я испытывал страх: что теперь будет?.. Я боялся худшего.
Илья Эренбург, воспоминания
8
Умер Сталин. Над народом мгла и почему-то солнце. На траурном митинге в Академии многие плакали. Плакал Выржик: «Что теперь с нами будет?» Я и Мальцев, разумеется, не плакали. Нервозность и паника.
Илья Глазунов, дневник, 6 марта 1953
9
Сталина еще не похоронили, а министры уже пересели на местах, и появился Жуков. А может быть, будет и хорошо?
Михаил Пришвин, дневник, 8 марта 1953
10
Это ужасно было — похороны Сталина. Когда люди вдруг начали чувствовать, что шагают по живым человеческим телам, они стали преображаться. И кто-то поджимал ноги, кто-то не поджимал… А когда я пришел домой — я так и не попал в Колонный зал, где стоял гроб со Сталиным,— мама спросила: «Видел Сталина?» Я сказал: «Да, я его видел». Потому что то, что я видел,— это и был Сталин.
Евгений Евтушенко, интервью
11
Я учился тогда на втором курсе студии Московского художественного театра. Вскоре после сообщений о смерти Сталина студентов собрали в зрительном зале театра, выступали артисты, и я помню, как Михаил Николаевич Кедров — в то время художественный руководитель МХАТа — рыдал и так и не смог завершить свою речь, только указывал на ложу, в которой на спектаклях сидел Сталин.
Олег Басилашвили, воспоминания
12
Утром мама — вся в слезах — поставила меня на подоконник под открытой форточкой — слушать прощальные гудки заводов и фабрик. Пять минут молчания... И тут мне приспичило: «Хочу в уборную!» — «Молчи, терпи!» — говорила мама. А ведь я терпел еще до пяти минут молчания, когда мы стояли и молчали под траурную музыку из репродуктора,— долго терпел и ничего не говорил, а тут… Очень уж мне не хотелось огорчать плачущую маму, но я все-таки сказал, что больше не могу. «Ну ладно, слезай». Я слез, а мама продолжала стоять у открытой форточки — по стойке смирно.
Виктор Коваль, воспоминания
13
Единственный, кого я ненавидел!!
Пересчитал грехи? Задохся в Божий час?
Упрямый бес! Что чувствуешь, изыдя
Из рёбер, где держался уцепясь
Александр Солженицын, «Пятое марта»
14
Новости из России: Сталин умер. А я все равно не могу взять себя в руки.
Ноэл Кауард, дневник, 9 марта 1953
15
С 1946 года все так называемые эксперты только и делают, что разглагольствуют о том, что будет, когда Сталин умрет, и что мы как нация должны будем предпринять в связи с этим. Вы можете перевернуть вверх дном все документохранилища и убедиться: плана у нас нет.
Дуайт Эйзенхауэр, выступление перед кабинетом США, 6 марта 1953
16
Это было потрясающее событие. Все понимали, что что-то вскоре изменится, но никто не знал — в какую сторону. Опасались худшего (хотя что могло быть хуже?). Но люди, среди них многие, не имеющие никаких иллюзий относительно Сталина и строя,— боялись общего развала, междоусобицы, новой волны массовых репрессий, даже — гражданской войны.
Андрей Сахаров, воспоминания
17
На следующий же день после смерти Сталина система начала шататься. В то время как одно министерство изучало вопрос о мерах по увеличению производства картофеля, поскольку поступали сообщения о его нехватке, другое министерство, извещенное о перепроизводстве картофеля, рассматривало возможности расширения выпуска производных продуктов на его основе.
Габриэль Гарсиа Маркес, «22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы»
18
Темные стороны периода культа личности, о которых я не знал долгие годы, не могли вытеснить из моей памяти образ Сталина, который сложился у меня с самого начала,— образ строгого к себе, как анахорет, человека, титанического защитника русской революции. Но я написал лишь одно стихотворение, посвященное Сталину — этой сильной личности. По случаю его смерти. И мое стихотворение отразило вселенскую панику тех дней.
Пабло Неруда, воспоминания
19
Где-то там, в уже нереальной для нас Москве, испустил последнее дыхание кровавый Идол века — и это было величайшее событие для миллионов еще не домученных его жертв, для их близких и родных и для каждой отдельной маленькой жизни.
Евгения Гинзбург, «Крутой маршрут»
20
Пятого вечером солдат из охраны за десять банок тушенки и еще сотню рублей принес Косте Шульге бутылку водки. Мы зашли с Костей за недостроенную баню, разлили по приготовленным банкам водку, и я сказал:
— Пей, Костя! Это и есть наша свобода!
Я освободился лишь через два с лишним года. Костя и того дольше. Но все равно — и эти два года я жил с наступившим чувством свободы. Сталин — кончился.
Лев Разгон, «Плен в своем отечестве»
